В четверг, 2 июля, в 11:00 в рамках совместного проекта ИМЭМО РАН и «Интерфакса» состоялась онлайн-сессия «Примаковских чтений» на тему «Ближний Восток в современном мире: „у времени в плену“»
Спикеры:
Модератор — Михаил Швыдкой, специальный представитель президента РФ по международному культурному сотрудничеству.
Основные темы дискуссии:
Спикеры:
- Виталий Наумкин, научный руководитель Института востоковедения РАН, академик РАН;
- Ирина Звягельская, руководитель Центра ближневосточных исследований ИМЭМО им. Е. М. Примакова РАН;
- Александр Аксененок, вице-президент РСМД, Чрезвычайный и Полномочный Посол РФ
Модератор — Михаил Швыдкой, специальный представитель президента РФ по международному культурному сотрудничеству.
Основные темы дискуссии:
- Роль Ближнего Востока в мировой политике: что может измениться?
- Искушение миром — возможности и препятствия на пути урегулирования конфликтов. Перспективы российского присутствия;
- Старые проблемы в свете новых подходов.
А. Дынкин предложил очередную online-сессию посвятить ближневосточным сюжетам. Это — многострадальный регион, который в течение многих десятилетий и сегодня далек от стабильности.
В 2001 г. советник по национальной безопасности США Кондолиза Райс выдвинула проект «Большого Ближнего Востока». В общих чертах смысл стратегии сводится к попытке преобразования этого региона в рыночную демократию по модели стран Восточной Европы периода 90-х годов XX в., хотя и с бóльшим деловым компонентом. Применение этой концепции на практике началось в 2003 г. с Ирака, однако закончилось, по мнению эксперта, оглушительным провалом. Легко устранить лидера, нарушить элитные и межконфессиональные балансы, разрушить государство — трудно построить новое; легко ввести войска — трудно их вывести. Название нынешней сессии «Ближний Восток в современном мире: „у времени в плену“» отражает весь комплекс проблем, связанных с этим регионом, который предстоит рассмотреть панелистам.
Следующая дискуссия, объявил А. Дынкин, будет завершающим аккордом в симфонии под названием «Примаковские чтения», участвовать в которой приглашен Министр иностранных дел С. Лавров.
Роль региона Ближнего Востока и Северной Африки (БВСА — так предпочтительнее его называть) в мире довольно значительна и останется таковой в долгосрочной перспективе и во многих аспектах — экономическом, военно-стратегическом, демографическом, политическом, религиозном, культурно-цивилизационном и т. д., подчеркнул В. Наумкин.
Регион продолжает переживать довольно глубокую трансформацию, для которой характерны неожиданные и труднопредсказуемые изменения, носящие порой «маятниковый» характер. Можно сказать, что во многом из-за COVID-19 над ним завис «топор неизвестности».
Это предопределяет рост влияния «фактора страха», оказывающего влияние на поведение местных и региональных элит. Не доверяя, как прежде, своим главным партнерам из числа наиболее сильных глобальных лидеров, они во внешней политике проводят и, особенно, в сфере безопасности берут курс на страховку (hedging) и перестраховку (даже там, где они уже являются участниками устоявшихся союзов).
В рамках трансформационного процесса большинство государств региона переживает системный кризис, требующий от них адекватных ответов на сохраняющиеся/углубляющиеся старые и появляющиеся вызовы.
Среди этих вызовов, к примеру, резко обострившееся соперничество США и КНР за влияние в регионе. Для нынешнего американского руководства сдерживание Китая и недопущение роста его позиций в БВСА стало одной из приоритетных задач его ближневосточной политики. Для ее реализации оказывается давление на правящие режимы, которые не склонны ему поддаваться, страхуясь от возможных издержек курса на одностороннюю ориентацию.
В то же время США остаются главным провайдером безопасности для большинства государств БВСА. В США также видят опору глобализации по западным лекалам, которая пока еще выглядит привлекательной, несмотря на явные деглобализационные тренды в развитии ситуации в регионе и в мире в целом. Продвигая здесь свой гиперплан «Один пояс — один путь», Китай фактически предлагает свой рецепт глобализации, к результатам реализации которого в регионе будут внимательно присматриваться.
Среди «старых» угроз и вызовов остаются актуальными религиозный экстремизм и терроризм, вооруженные конфликты, прокси-войны, усиливающаяся конкуренция между внешними силами и их силовое вмешательство, нарушение суверенитета и оккупация части территории государств региона. Происходят эрозия коллективных институтов (например, ЛАГ), появление новых линий разлома и внутрирегиональных противостояний, усугубление острой гуманитарной ситуации в «провалившихся» государствах, что вызвано как вооруженными конфликтами, так и антигуманной санкционной политикой Запада, в первую очередь — США.
В процессе трансформирования системы угроз на важное место неожиданно вышли угрозы природного и экологического характера — эпидемии, изменение климата, загрязнение воды и воздуха, таяние льдов, ураганы и торнадо, сведение лесов и т. п. Прогнозируя развитие ситуации в этом направлении можно предположить способные нанести мощные удары по финансово-экономическому положению новые пандемии и — кто знает! — уменьшение рыбных богатств или превращение их в не пригодный для использования в пищу ресурс, массовую гибель скота и т. п.
Сохраняет огромную роль в жизни стран БВСА религия, причем религиозный фактор будет продолжать парадоксально играть как объединяющую, так и разобщающую роль (на основе усиления значимости конфессиональных различий и манипулирования ими в политических целях). Наблюдается дробление и реорганизация некоторых традиционных религиозных групп, партий и объединений (к примеру, конфликт внутри тунисской партии «ан-Нахда», острые разногласия внутри запрещенной в России Ассоциации «Братьев-мусульман»), ребрендинг ряда террористических группировок.
Переформатируется система политического лидерства, причем кое-где идет обновление правящих элит. Среди руководителей государств выделяются два мощных и амбициозных лидера — Нетаньяху в Израиле и Эрдоган с Турции, оказывающие огромное влияние на обстановку в регионе. Заметна роль наследных принцев Саудовской Аравии (Мухаммад бен Сальман) и ОАЭ (Мухаммад Бен Заид).
Анализируя ситуацию на Ближнем Востоке, И. Звягельская отметила сохранение высокой активности региональных игроков, которое происходит, несмотря на экономические последствия пандемии. Очевидно, что речь идет в проблемах, которые ведущие государства региона считают для себя принципиально важными, и даже вынужденное сокращение бюджетов пока не может заставить их отступить.
Турция наращивает военное присутствие в Ливии, сохраняет влияние в Сирии, и даже пошла на обострение отношений с Грецией в Средиземноморье. Иран, несмотря на выпавшие на его долю испытания (последствия COVID-19 и ужесточение санкций), сохраняет влияние в Сирии, Ираке и Ливане. Он даже обозначил свою активность за пределами Ближнего Востока, направив танкеры с топливом в Венесуэлу. Египет, где в результате пандемии практически перестала функционировать сфера туризма, приносившая в бюджет существенные средства, развернул военные части на границе с Ливией в поддержку армии Хафтара и для обеспечения собственной безопасности.
На фоне сохраняющихся противоречий между отдельными региональными государствами можно наблюдать тенденции к переформатированию межрегиональных отношений. Хотя о новых альянсах говорить рано, но процессы нормализации между старыми оппонентами обозначаются все более явно. Речь идет об улучшение отношений Израиля с арабскими монархиями Залива и, в частности, с Саудовской Аравией. Эти процессы определяются как стремлением противодействовать Ирану, так и налаживанием сотрудничества с сфере бизнеса и технологий. Тенденции к сближению в последнее время были отмечены важными символическими жестами — участие израильских команд в соревнованиях в Заливе, визитом Нетаньяху в Оман, и даже приземлившимся (впервые в истории) в аэропорту Бен Гуриона самолетом Etihad Airlines (ОАЭ), который привез гуманитарный груз для палестинцев. А, например, соратники Хафтара в трудной для себе военной обстановке просили помощи у Израиля. Сближение происходит на фоне неурегулированности палестинской проблемы, но пока в отсутствии вызывающих односторонних действий Израиля. Нет сомнений, что в случае аннексии долины Иордана израильским правительством в соответствии со «сделкой века» улучшение отношений с арабскими государствами будет заморожено. Иными словами совместить аннексию и нормализацию Израилю вряд ли удастся.
В контексте конфликтов на Ближнем Востоке наблюдается все большее обращение участников к конфессиональной и религиозной идентичности при сохранении также этнического измерения ряда проблем (палестинская проблема, курдская проблема). Доминирование конфессиональной составляющей (сунниты-шииты) не означает, что Ближний Восток воспроизводит некое «новое средневековье». То, что внешне может выглядеть как архаика, по сути — вполне современное средство мобилизации и манипулирования. Конфессионализм в постмодернисткую эпоху становится все более инструментальным, и все больше соотносится с символической политикой. При этом разногласия между различными конфессиями и религиями действительно прослеживаются и в доктринальном и в историческом плане. Так вопрос о сакральности Иерусалима для представителей трех религий резко осложняет проблему урегулирования.
Данный вывод означает необходимость более глубокого изучения культурных и исторических корней конфликтов. В этой связи уместно вспомнить труды Е. М. Примакова, блестящего академического ученого, специалиста по Ближнему Востоку и политика, который неоднократно указывал на то, что конфликты в регионах имеют свои корни в истории, и что неверно рассматривать эти узлы противоречий исключительно как порождение соперничества между Востоком и Западом. К этому можно добавить, что акцент на конфессионализм придает конфликту ценностный характер, создает мотивацию для участников, которые с куда меньшим энтузиазмом будут сражаться за такие прозаические задачи как расширение сферы влияния, доступ к ресурсам и рынкам и т. п.
Использование религиозного фактора может быть попыткой легитимировать действия, не имеющие ничего общего с международным правом, но оправдывающиеся необходимостью сохранить цивилизационно важные объекты. Так, обращаясь в американским евангелистам премьер Израиля Б. Нетаньяху сказал, что «сделка века» дает Израилю возможность присоединить места, которые являются также неотъемлемой частью христианской идентичности, и под израильским суверенитетом общее наследие будет всегда защищено.
В целом можно отметить очень большую подвижность ближневосточных процессов, когда практически все игроки так или иначе находятся в конфликте друг с другом, и при этом наряду с вполне рациональными и приземленными целями нередко пытаются придать противостоянию ценностный характер.
А. Аксененок отметил, что Ближний Восток исторически всегда был одним из самых нестабильных регионов мира. Вопрос в том, что произошло после 2011 г. Что изменилось? Моя тема «Конфликты и искушение миром». «Искусителей» стало больше. Что изменилось после того, как рухнули прежние устои, устои государственности, общества, идеологии, традиций? Новые устои начинают формироваться. И этот процесс очень сильно затянулся. Кризис приобрел перманентный характер. Это кризис субъектности, но в этом кризисе есть очень сильный элемент кризиса власти. Это кризис системообразующий. Конфликтная среда сохраняется практически везде в самых разных ее проявлениях, горячих, скрытых. Как говорят арабы: «От океана до залива». Конфликты одновременно причина и следствие этого кризиса на Ближнем Востоке.
Коронавирус придает новую негативную динамику развитию событий. Последствия спрогнозировать трудно. Пандемия прервала вторую волну протестной активности в Алжире, в Ливане, в Ираке под лозунгом «Всех — значит всех», то есть смена всех правящих элит. Вторая волна прервана, но, по мнению многих западных и арабских экспертов, эта волна вскоре вернется вновь, поскольку коренные проблемы, вызвавшие конфликты, остаются нерешенными. Сирия — это пример. Появились признаки начала нового витка массовых уличных выступлений с требованиями не только социальными, но и антирежимными.
В чем особенность конфликтов нового поколения? Во-первых, это их продолжительность. В Ливии, Сирии продолжительность больше, чем Первая и Вторая мировые войны. Второе — конфликты происходят на фоне острых разногласий между Россией и Западом, в новом, глобальном измерении. Поэтому усилия ООН, специальных представителей Генсека Совета Безопасности оказываются неэффективными. Политический капитал международного посредничества девальвируется. Третье — происходит столкновение интересов не только между Россией и Западом, но и между Соединенными Штатами и европейцами, между самими европейскими государствами, например, в Ливии, или даже между крупными региональными игроками, не только между Саудовской Аравией и Ираном, но и между Саудовской Аравией и ОАЭ в Йемене, между ОАЭ и Турцией в Ливии. Четвертое — конфликты новой формации протекают в условиях гибридной среды. Это делает их более продолжительными и более трудноразрешимыми. Когда принципы частногосударственного партнерства переносятся на внешнюю политику, и это расширяет возможности игроков. Но и резко повышает политические издержки и, главное, военные риски. Поэтому дипломатия теряет свою традиционную функцию. Роль внешнеполитических ведомств при принятии решений снижается практически везде. Это особенно видно на примере Соединенных Штатов и на том бедственном положении Государственного Департамента США при принятии внешнеполитических решений, о котором говорят многие американские политологи. В российской политике, в частности, по Сирии, военная дипломатия с 2015 г. была на первом плане. Пандемия и конфронтационность, общеэкономическая, финансовая конъюнктура в мире способствуют тому, что прежние негативные тенденции, возможно, усилятся.
Что это значит для России? Возьмем только Сирию, потому что это тот самый конфликт, который может, в зависимости от того, как он разрешится, развязать другие конфликты. Может даже при определенных условиях способствовать некоторой нормализации отношений между Россией и Соединенными Штатами, по крайней мере снижению градуса конфронтационности. Россия напрямую вовлечена в военный конфликт в Сирии (менее в Ливии). Известно, какое катастрофическое социально-экономическое положение сейчас в Ливии. Цифры есть везде. Об этом говорил президент В. Путин на пресс-конференции с руководителями Ирана и Турции. Для России политика полной и безусловной поддержки режима Асада грозит большими осложнениями. Россия сделает все, чтобы помочь в меру своих возможностей Сирии. Об экономической реконструкции речь не идет вообще, речь идет о выживании, гуманитарной помощи. Сирийцы требуют гораздо больше финансовых вливаний. Способна ли на это Россия — большой вопрос. Если Россия будет целиком ассоциировать себя со всеми промахами и ошибками сирийского режима, то есть опасность, что она превратится в заложника непомерных амбиций Дамаска, его риторики давно ушедшего времени. Проблема в том, что сирийское руководство считает, что Сирия нужна России гораздо больше, чем Россия Сирии. Здесь возникает тема для философских разговоров. Сирийское руководство хотело бы представить отношения как полное и гармоничное единение, чего в принципе не бывает даже между союзниками, скажем, между Соединенными Штатами и Турцией, Соединенными Штатами и Саудовской Аравией тоже есть определенные разногласия, но они решаются в более открытом ключе. Выгодно ли нам полностью ассоциировать себя с позицией Дамаска? В заключение хотелось бы вспомнить то, что говорил Е. Примаков о своих отношениях с Милошевичем. Милошевичу Евгений Максимович говорил еще до бомбардировок Белграда: «Вы опаздываете со своими инициативами. И даже если Вы выступаете с инициативами, это слишком поздно и слишком недостаточно. Вы должны реально оценивать ситуацию. Ваши инициативы выглядят сделанными под давлением». Это применимо к отношениям России с союзниками, в том числе и с Дамаском. Сирийское руководство должно понимать, что Россия имеет свои глобальные интересы, которые не везде и не всегда совпадают с чисто региональными. Нам не выгодно ассоциировать себя с негибкой позицией Дамаска в отношении выполнения резолюции СБ 2254. В отношениях с разумной частью оппозиции нужны политические инициативы на высшем уровне от самого Дамаска.
В. Кузнецов в своем выступлении остановился на проблемах Ливии. На протяжении последних нескольких месяцев мы наблюдаем серьезные изменения в динамике и самой структуре Ливийского конфликта, причем начавшаяся в конце 2019 г. эскалация конфликта, как представляется, еще не завершена и в краткосрочной перспективе будет продолжаться. Происходящие изменения связаны, главным образом, с двумя обстоятельствами — активным военным вмешательством в противостоянии Турции и ужесточением риторики других региональных игроков, включая Египет, с одной стороны, и нарастающим кризисом легитимности внутри Ливии, с другой.
Первое обстоятельство знаменует собой двойную регионализацию конфликта. Оставаясь относительно периферийным для всех внешних игроков, он тем не менее начинает играть все большую роль в двух региональных подсистемах международных отношений — ближневосточной и средиземноморской. Одним из важных долгосрочных последствий этого может стать более активное формирование особой подсистемы в Восточном Средиземноморье и одновременно — вовлечение средиземноморских государств в ближневосточную логику международных отношений.
Кризис легитимности связан с двумя тенденциями. С одной стороны, со все более активным стремлением властей Востока Ливии добиться отказа международного сообщества от Схиратских соглашений как основы для процесса политического урегулирования конфликта. С другой же стороны, с ростом противоречий между международно признанными гражданскими властями Киренаики (Палата представителей) и руководством Ливийской национальной армии (новое название — Ливийская арабская армия). В случае углубления кризиса легитимности международное сообщество может столкнуться с упразднением всей политико-правовой базы для политического урегулирования конфликта.
Особую тревогу эти процессы вызывают в связи с очевидным провалом любых попыток посредничества в урегулировании конфликта. Отставка Гасана Саламе с поста главы Миссии ООН по поддержке Ливии, несоблюдение решений Берлинской конференции, фактический провал Каирской декларации свидетельствуют об этом со всей очевидностью. Отчасти тотальное фиаско всех посредников связано с неготовностью внешних игроков серьезным образом вовлекаться в процесс урегулирования и с отсутствием у них реальных инструментов влияния. Отчасти же причиной остается чрезвычайная хрупкость всех ливийских акторов, не способных обеспечить соблюдение любых соглашений. Наконец, третьей, но не менее важной причиной, можно считать слабую выраженность экзистенциальной составляющей в конфликте. Несмотря на то, что это, вроде бы, должно вести к упрощению поиска компромиссов, это же делает стороны менее готовыми к выполнению достигнутых договоренностей. Все эти обстоятельства в совокупности с сохраняющейся (а иной раз и возрастающей) острой борьбой за региональное лидерство не позволяют делать оптимистические прогнозы относительно перспектив урегулирования.
Н. Сурков затронул проблемы Персидского залива. Региональная «холодная война» между Королевством Саудовская Аравия (КСА) и Ираном продолжается, и ситуация в Персидском заливе быстро меняется не в пользу аравийских монархий. Пандемия коронавируса ускорила негативные экономические тренды. Залив теряет свое значение как поставщик стратегического сырья и регулятор цен на нефть. Причем аравийские монархии могут потерять не только доходы от экспорта нефти, но и доходы от транзита товаров из Азии в Европу.
КСА столкнулись с новой реальностью, когда даже поддержка США не может гарантировать им безопасность (хуситы обстреливают баллистическими ракетами, Иран укрепляет позиции в регионе). Отношения КСА с США, как главным гарантом безопасности, постепенно меняются. Страны стали конкурентами на нефтяном рынке. Эр-Рияд не может самостоятельно обеспечить свою безопасность. Военно-техническое преимущество над Ираном не спасает положение. В свою очередь, Иран хоть и сильно пострадал от санкций, введенных администрацией Д. Трампа, но уже адаптировался к ним. Как показали события в Йемене, Тегеран может добиваться значительных успехов в борьбе с КСА при небольших расходах. Источником проблем и угроз для Залива может стать Ирак, где очень слабое правительство и много хронических экономических проблем. У Ирака нет других источников доходов кроме нефти и нет резервов, что делает острый кризис практически неизбежным.
Экономический кризис, усугубленный пандемией, сильно ударил и по другим монархиям Залива. Им уже не до соперничества с Ираном, который оказался не в таком тяжелом положении, как ожидали. И Иран, и аравийские монархии могут продолжить противостояние, но в нынешних условиях это будет сопряжено с огромными издержками, а ресурсы нужны для поддержания внутренней стабильности, поэтому возникают условия для диалога.
В свете вышеперечисленных обстоятельств в настоящее время применительно к ситуации в Заливе стоит говорить не о балансе силы, а о балансе слабости (balance of weakness), когда все участники противостояния сталкиваются с трудностями, а их влияние зависит не столько от военной мощи, сколько от способности найти себе прокси и союзников. КСА, в отличие от Ирана, плохо справляется с этим. Стабилизация и снижение градуса конфронтации отвечают интересам и Ирана, и аравийских монархий. Поскольку любой конфликт ударит по интересам всех сторон. КСА нужна возможность достойно выйти из дорогостоящих и бесперспективных конфликтов (Йемен). Саудовцы не могут противостоять Ирану без поддержки союзников (малые монархии, США). При правильном подходе Иран — не только источник проблем. Он может быть частью решения, если получит гарантии снижения санкционного давления и уважения его интересов в ключевых странах (Ирак, Сирия, Ливан). КСА может сосуществовать с Ираном, если будут четко обозначены зоны влияния. Именно так было в 90-е годы.
Принцип новой архитектуры — коллективная безопасность вместо коллективной обороны. То есть речь идет о выработке правил игры и мирного сосуществования, а начать создание архитектуры безопасности можно с системы предотвращения инцидентов — прежде всего военных каналов прямой связи (Mil-to-mil communication channels). Для успеха такой инициативы важно, чтобы США и Израиль не мешали диалогу аравийских монархий с Ираном. Возможно, Китаю, ЕС и РФ пора играть более активную роль и предложить гарантии безопасности.
В 2001 г. советник по национальной безопасности США Кондолиза Райс выдвинула проект «Большого Ближнего Востока». В общих чертах смысл стратегии сводится к попытке преобразования этого региона в рыночную демократию по модели стран Восточной Европы периода 90-х годов XX в., хотя и с бóльшим деловым компонентом. Применение этой концепции на практике началось в 2003 г. с Ирака, однако закончилось, по мнению эксперта, оглушительным провалом. Легко устранить лидера, нарушить элитные и межконфессиональные балансы, разрушить государство — трудно построить новое; легко ввести войска — трудно их вывести. Название нынешней сессии «Ближний Восток в современном мире: „у времени в плену“» отражает весь комплекс проблем, связанных с этим регионом, который предстоит рассмотреть панелистам.
Следующая дискуссия, объявил А. Дынкин, будет завершающим аккордом в симфонии под названием «Примаковские чтения», участвовать в которой приглашен Министр иностранных дел С. Лавров.
Роль региона Ближнего Востока и Северной Африки (БВСА — так предпочтительнее его называть) в мире довольно значительна и останется таковой в долгосрочной перспективе и во многих аспектах — экономическом, военно-стратегическом, демографическом, политическом, религиозном, культурно-цивилизационном и т. д., подчеркнул В. Наумкин.
Регион продолжает переживать довольно глубокую трансформацию, для которой характерны неожиданные и труднопредсказуемые изменения, носящие порой «маятниковый» характер. Можно сказать, что во многом из-за COVID-19 над ним завис «топор неизвестности».
Это предопределяет рост влияния «фактора страха», оказывающего влияние на поведение местных и региональных элит. Не доверяя, как прежде, своим главным партнерам из числа наиболее сильных глобальных лидеров, они во внешней политике проводят и, особенно, в сфере безопасности берут курс на страховку (hedging) и перестраховку (даже там, где они уже являются участниками устоявшихся союзов).
В рамках трансформационного процесса большинство государств региона переживает системный кризис, требующий от них адекватных ответов на сохраняющиеся/углубляющиеся старые и появляющиеся вызовы.
Среди этих вызовов, к примеру, резко обострившееся соперничество США и КНР за влияние в регионе. Для нынешнего американского руководства сдерживание Китая и недопущение роста его позиций в БВСА стало одной из приоритетных задач его ближневосточной политики. Для ее реализации оказывается давление на правящие режимы, которые не склонны ему поддаваться, страхуясь от возможных издержек курса на одностороннюю ориентацию.
В то же время США остаются главным провайдером безопасности для большинства государств БВСА. В США также видят опору глобализации по западным лекалам, которая пока еще выглядит привлекательной, несмотря на явные деглобализационные тренды в развитии ситуации в регионе и в мире в целом. Продвигая здесь свой гиперплан «Один пояс — один путь», Китай фактически предлагает свой рецепт глобализации, к результатам реализации которого в регионе будут внимательно присматриваться.
Среди «старых» угроз и вызовов остаются актуальными религиозный экстремизм и терроризм, вооруженные конфликты, прокси-войны, усиливающаяся конкуренция между внешними силами и их силовое вмешательство, нарушение суверенитета и оккупация части территории государств региона. Происходят эрозия коллективных институтов (например, ЛАГ), появление новых линий разлома и внутрирегиональных противостояний, усугубление острой гуманитарной ситуации в «провалившихся» государствах, что вызвано как вооруженными конфликтами, так и антигуманной санкционной политикой Запада, в первую очередь — США.
В процессе трансформирования системы угроз на важное место неожиданно вышли угрозы природного и экологического характера — эпидемии, изменение климата, загрязнение воды и воздуха, таяние льдов, ураганы и торнадо, сведение лесов и т. п. Прогнозируя развитие ситуации в этом направлении можно предположить способные нанести мощные удары по финансово-экономическому положению новые пандемии и — кто знает! — уменьшение рыбных богатств или превращение их в не пригодный для использования в пищу ресурс, массовую гибель скота и т. п.
Сохраняет огромную роль в жизни стран БВСА религия, причем религиозный фактор будет продолжать парадоксально играть как объединяющую, так и разобщающую роль (на основе усиления значимости конфессиональных различий и манипулирования ими в политических целях). Наблюдается дробление и реорганизация некоторых традиционных религиозных групп, партий и объединений (к примеру, конфликт внутри тунисской партии «ан-Нахда», острые разногласия внутри запрещенной в России Ассоциации «Братьев-мусульман»), ребрендинг ряда террористических группировок.
Переформатируется система политического лидерства, причем кое-где идет обновление правящих элит. Среди руководителей государств выделяются два мощных и амбициозных лидера — Нетаньяху в Израиле и Эрдоган с Турции, оказывающие огромное влияние на обстановку в регионе. Заметна роль наследных принцев Саудовской Аравии (Мухаммад бен Сальман) и ОАЭ (Мухаммад Бен Заид).
Анализируя ситуацию на Ближнем Востоке, И. Звягельская отметила сохранение высокой активности региональных игроков, которое происходит, несмотря на экономические последствия пандемии. Очевидно, что речь идет в проблемах, которые ведущие государства региона считают для себя принципиально важными, и даже вынужденное сокращение бюджетов пока не может заставить их отступить.
Турция наращивает военное присутствие в Ливии, сохраняет влияние в Сирии, и даже пошла на обострение отношений с Грецией в Средиземноморье. Иран, несмотря на выпавшие на его долю испытания (последствия COVID-19 и ужесточение санкций), сохраняет влияние в Сирии, Ираке и Ливане. Он даже обозначил свою активность за пределами Ближнего Востока, направив танкеры с топливом в Венесуэлу. Египет, где в результате пандемии практически перестала функционировать сфера туризма, приносившая в бюджет существенные средства, развернул военные части на границе с Ливией в поддержку армии Хафтара и для обеспечения собственной безопасности.
На фоне сохраняющихся противоречий между отдельными региональными государствами можно наблюдать тенденции к переформатированию межрегиональных отношений. Хотя о новых альянсах говорить рано, но процессы нормализации между старыми оппонентами обозначаются все более явно. Речь идет об улучшение отношений Израиля с арабскими монархиями Залива и, в частности, с Саудовской Аравией. Эти процессы определяются как стремлением противодействовать Ирану, так и налаживанием сотрудничества с сфере бизнеса и технологий. Тенденции к сближению в последнее время были отмечены важными символическими жестами — участие израильских команд в соревнованиях в Заливе, визитом Нетаньяху в Оман, и даже приземлившимся (впервые в истории) в аэропорту Бен Гуриона самолетом Etihad Airlines (ОАЭ), который привез гуманитарный груз для палестинцев. А, например, соратники Хафтара в трудной для себе военной обстановке просили помощи у Израиля. Сближение происходит на фоне неурегулированности палестинской проблемы, но пока в отсутствии вызывающих односторонних действий Израиля. Нет сомнений, что в случае аннексии долины Иордана израильским правительством в соответствии со «сделкой века» улучшение отношений с арабскими государствами будет заморожено. Иными словами совместить аннексию и нормализацию Израилю вряд ли удастся.
В контексте конфликтов на Ближнем Востоке наблюдается все большее обращение участников к конфессиональной и религиозной идентичности при сохранении также этнического измерения ряда проблем (палестинская проблема, курдская проблема). Доминирование конфессиональной составляющей (сунниты-шииты) не означает, что Ближний Восток воспроизводит некое «новое средневековье». То, что внешне может выглядеть как архаика, по сути — вполне современное средство мобилизации и манипулирования. Конфессионализм в постмодернисткую эпоху становится все более инструментальным, и все больше соотносится с символической политикой. При этом разногласия между различными конфессиями и религиями действительно прослеживаются и в доктринальном и в историческом плане. Так вопрос о сакральности Иерусалима для представителей трех религий резко осложняет проблему урегулирования.
Данный вывод означает необходимость более глубокого изучения культурных и исторических корней конфликтов. В этой связи уместно вспомнить труды Е. М. Примакова, блестящего академического ученого, специалиста по Ближнему Востоку и политика, который неоднократно указывал на то, что конфликты в регионах имеют свои корни в истории, и что неверно рассматривать эти узлы противоречий исключительно как порождение соперничества между Востоком и Западом. К этому можно добавить, что акцент на конфессионализм придает конфликту ценностный характер, создает мотивацию для участников, которые с куда меньшим энтузиазмом будут сражаться за такие прозаические задачи как расширение сферы влияния, доступ к ресурсам и рынкам и т. п.
Использование религиозного фактора может быть попыткой легитимировать действия, не имеющие ничего общего с международным правом, но оправдывающиеся необходимостью сохранить цивилизационно важные объекты. Так, обращаясь в американским евангелистам премьер Израиля Б. Нетаньяху сказал, что «сделка века» дает Израилю возможность присоединить места, которые являются также неотъемлемой частью христианской идентичности, и под израильским суверенитетом общее наследие будет всегда защищено.
В целом можно отметить очень большую подвижность ближневосточных процессов, когда практически все игроки так или иначе находятся в конфликте друг с другом, и при этом наряду с вполне рациональными и приземленными целями нередко пытаются придать противостоянию ценностный характер.
А. Аксененок отметил, что Ближний Восток исторически всегда был одним из самых нестабильных регионов мира. Вопрос в том, что произошло после 2011 г. Что изменилось? Моя тема «Конфликты и искушение миром». «Искусителей» стало больше. Что изменилось после того, как рухнули прежние устои, устои государственности, общества, идеологии, традиций? Новые устои начинают формироваться. И этот процесс очень сильно затянулся. Кризис приобрел перманентный характер. Это кризис субъектности, но в этом кризисе есть очень сильный элемент кризиса власти. Это кризис системообразующий. Конфликтная среда сохраняется практически везде в самых разных ее проявлениях, горячих, скрытых. Как говорят арабы: «От океана до залива». Конфликты одновременно причина и следствие этого кризиса на Ближнем Востоке.
Коронавирус придает новую негативную динамику развитию событий. Последствия спрогнозировать трудно. Пандемия прервала вторую волну протестной активности в Алжире, в Ливане, в Ираке под лозунгом «Всех — значит всех», то есть смена всех правящих элит. Вторая волна прервана, но, по мнению многих западных и арабских экспертов, эта волна вскоре вернется вновь, поскольку коренные проблемы, вызвавшие конфликты, остаются нерешенными. Сирия — это пример. Появились признаки начала нового витка массовых уличных выступлений с требованиями не только социальными, но и антирежимными.
В чем особенность конфликтов нового поколения? Во-первых, это их продолжительность. В Ливии, Сирии продолжительность больше, чем Первая и Вторая мировые войны. Второе — конфликты происходят на фоне острых разногласий между Россией и Западом, в новом, глобальном измерении. Поэтому усилия ООН, специальных представителей Генсека Совета Безопасности оказываются неэффективными. Политический капитал международного посредничества девальвируется. Третье — происходит столкновение интересов не только между Россией и Западом, но и между Соединенными Штатами и европейцами, между самими европейскими государствами, например, в Ливии, или даже между крупными региональными игроками, не только между Саудовской Аравией и Ираном, но и между Саудовской Аравией и ОАЭ в Йемене, между ОАЭ и Турцией в Ливии. Четвертое — конфликты новой формации протекают в условиях гибридной среды. Это делает их более продолжительными и более трудноразрешимыми. Когда принципы частногосударственного партнерства переносятся на внешнюю политику, и это расширяет возможности игроков. Но и резко повышает политические издержки и, главное, военные риски. Поэтому дипломатия теряет свою традиционную функцию. Роль внешнеполитических ведомств при принятии решений снижается практически везде. Это особенно видно на примере Соединенных Штатов и на том бедственном положении Государственного Департамента США при принятии внешнеполитических решений, о котором говорят многие американские политологи. В российской политике, в частности, по Сирии, военная дипломатия с 2015 г. была на первом плане. Пандемия и конфронтационность, общеэкономическая, финансовая конъюнктура в мире способствуют тому, что прежние негативные тенденции, возможно, усилятся.
Что это значит для России? Возьмем только Сирию, потому что это тот самый конфликт, который может, в зависимости от того, как он разрешится, развязать другие конфликты. Может даже при определенных условиях способствовать некоторой нормализации отношений между Россией и Соединенными Штатами, по крайней мере снижению градуса конфронтационности. Россия напрямую вовлечена в военный конфликт в Сирии (менее в Ливии). Известно, какое катастрофическое социально-экономическое положение сейчас в Ливии. Цифры есть везде. Об этом говорил президент В. Путин на пресс-конференции с руководителями Ирана и Турции. Для России политика полной и безусловной поддержки режима Асада грозит большими осложнениями. Россия сделает все, чтобы помочь в меру своих возможностей Сирии. Об экономической реконструкции речь не идет вообще, речь идет о выживании, гуманитарной помощи. Сирийцы требуют гораздо больше финансовых вливаний. Способна ли на это Россия — большой вопрос. Если Россия будет целиком ассоциировать себя со всеми промахами и ошибками сирийского режима, то есть опасность, что она превратится в заложника непомерных амбиций Дамаска, его риторики давно ушедшего времени. Проблема в том, что сирийское руководство считает, что Сирия нужна России гораздо больше, чем Россия Сирии. Здесь возникает тема для философских разговоров. Сирийское руководство хотело бы представить отношения как полное и гармоничное единение, чего в принципе не бывает даже между союзниками, скажем, между Соединенными Штатами и Турцией, Соединенными Штатами и Саудовской Аравией тоже есть определенные разногласия, но они решаются в более открытом ключе. Выгодно ли нам полностью ассоциировать себя с позицией Дамаска? В заключение хотелось бы вспомнить то, что говорил Е. Примаков о своих отношениях с Милошевичем. Милошевичу Евгений Максимович говорил еще до бомбардировок Белграда: «Вы опаздываете со своими инициативами. И даже если Вы выступаете с инициативами, это слишком поздно и слишком недостаточно. Вы должны реально оценивать ситуацию. Ваши инициативы выглядят сделанными под давлением». Это применимо к отношениям России с союзниками, в том числе и с Дамаском. Сирийское руководство должно понимать, что Россия имеет свои глобальные интересы, которые не везде и не всегда совпадают с чисто региональными. Нам не выгодно ассоциировать себя с негибкой позицией Дамаска в отношении выполнения резолюции СБ 2254. В отношениях с разумной частью оппозиции нужны политические инициативы на высшем уровне от самого Дамаска.
В. Кузнецов в своем выступлении остановился на проблемах Ливии. На протяжении последних нескольких месяцев мы наблюдаем серьезные изменения в динамике и самой структуре Ливийского конфликта, причем начавшаяся в конце 2019 г. эскалация конфликта, как представляется, еще не завершена и в краткосрочной перспективе будет продолжаться. Происходящие изменения связаны, главным образом, с двумя обстоятельствами — активным военным вмешательством в противостоянии Турции и ужесточением риторики других региональных игроков, включая Египет, с одной стороны, и нарастающим кризисом легитимности внутри Ливии, с другой.
Первое обстоятельство знаменует собой двойную регионализацию конфликта. Оставаясь относительно периферийным для всех внешних игроков, он тем не менее начинает играть все большую роль в двух региональных подсистемах международных отношений — ближневосточной и средиземноморской. Одним из важных долгосрочных последствий этого может стать более активное формирование особой подсистемы в Восточном Средиземноморье и одновременно — вовлечение средиземноморских государств в ближневосточную логику международных отношений.
Кризис легитимности связан с двумя тенденциями. С одной стороны, со все более активным стремлением властей Востока Ливии добиться отказа международного сообщества от Схиратских соглашений как основы для процесса политического урегулирования конфликта. С другой же стороны, с ростом противоречий между международно признанными гражданскими властями Киренаики (Палата представителей) и руководством Ливийской национальной армии (новое название — Ливийская арабская армия). В случае углубления кризиса легитимности международное сообщество может столкнуться с упразднением всей политико-правовой базы для политического урегулирования конфликта.
Особую тревогу эти процессы вызывают в связи с очевидным провалом любых попыток посредничества в урегулировании конфликта. Отставка Гасана Саламе с поста главы Миссии ООН по поддержке Ливии, несоблюдение решений Берлинской конференции, фактический провал Каирской декларации свидетельствуют об этом со всей очевидностью. Отчасти тотальное фиаско всех посредников связано с неготовностью внешних игроков серьезным образом вовлекаться в процесс урегулирования и с отсутствием у них реальных инструментов влияния. Отчасти же причиной остается чрезвычайная хрупкость всех ливийских акторов, не способных обеспечить соблюдение любых соглашений. Наконец, третьей, но не менее важной причиной, можно считать слабую выраженность экзистенциальной составляющей в конфликте. Несмотря на то, что это, вроде бы, должно вести к упрощению поиска компромиссов, это же делает стороны менее готовыми к выполнению достигнутых договоренностей. Все эти обстоятельства в совокупности с сохраняющейся (а иной раз и возрастающей) острой борьбой за региональное лидерство не позволяют делать оптимистические прогнозы относительно перспектив урегулирования.
Н. Сурков затронул проблемы Персидского залива. Региональная «холодная война» между Королевством Саудовская Аравия (КСА) и Ираном продолжается, и ситуация в Персидском заливе быстро меняется не в пользу аравийских монархий. Пандемия коронавируса ускорила негативные экономические тренды. Залив теряет свое значение как поставщик стратегического сырья и регулятор цен на нефть. Причем аравийские монархии могут потерять не только доходы от экспорта нефти, но и доходы от транзита товаров из Азии в Европу.
КСА столкнулись с новой реальностью, когда даже поддержка США не может гарантировать им безопасность (хуситы обстреливают баллистическими ракетами, Иран укрепляет позиции в регионе). Отношения КСА с США, как главным гарантом безопасности, постепенно меняются. Страны стали конкурентами на нефтяном рынке. Эр-Рияд не может самостоятельно обеспечить свою безопасность. Военно-техническое преимущество над Ираном не спасает положение. В свою очередь, Иран хоть и сильно пострадал от санкций, введенных администрацией Д. Трампа, но уже адаптировался к ним. Как показали события в Йемене, Тегеран может добиваться значительных успехов в борьбе с КСА при небольших расходах. Источником проблем и угроз для Залива может стать Ирак, где очень слабое правительство и много хронических экономических проблем. У Ирака нет других источников доходов кроме нефти и нет резервов, что делает острый кризис практически неизбежным.
Экономический кризис, усугубленный пандемией, сильно ударил и по другим монархиям Залива. Им уже не до соперничества с Ираном, который оказался не в таком тяжелом положении, как ожидали. И Иран, и аравийские монархии могут продолжить противостояние, но в нынешних условиях это будет сопряжено с огромными издержками, а ресурсы нужны для поддержания внутренней стабильности, поэтому возникают условия для диалога.
В свете вышеперечисленных обстоятельств в настоящее время применительно к ситуации в Заливе стоит говорить не о балансе силы, а о балансе слабости (balance of weakness), когда все участники противостояния сталкиваются с трудностями, а их влияние зависит не столько от военной мощи, сколько от способности найти себе прокси и союзников. КСА, в отличие от Ирана, плохо справляется с этим. Стабилизация и снижение градуса конфронтации отвечают интересам и Ирана, и аравийских монархий. Поскольку любой конфликт ударит по интересам всех сторон. КСА нужна возможность достойно выйти из дорогостоящих и бесперспективных конфликтов (Йемен). Саудовцы не могут противостоять Ирану без поддержки союзников (малые монархии, США). При правильном подходе Иран — не только источник проблем. Он может быть частью решения, если получит гарантии снижения санкционного давления и уважения его интересов в ключевых странах (Ирак, Сирия, Ливан). КСА может сосуществовать с Ираном, если будут четко обозначены зоны влияния. Именно так было в 90-е годы.
Принцип новой архитектуры — коллективная безопасность вместо коллективной обороны. То есть речь идет о выработке правил игры и мирного сосуществования, а начать создание архитектуры безопасности можно с системы предотвращения инцидентов — прежде всего военных каналов прямой связи (Mil-to-mil communication channels). Для успеха такой инициативы важно, чтобы США и Израиль не мешали диалогу аравийских монархий с Ираном. Возможно, Китаю, ЕС и РФ пора играть более активную роль и предложить гарантии безопасности.